ГА «Беларуская асацыяцыя журналістаў»

До начала тренинга участники перешептывались с волнением: «Сам Шендерович сейчас нам расскажет, как же с юмором доносить до читателей серьезные политические идеи».  Однако, точной формулы, как же достучаться до своей аудитории, читателя, избирателя у публициста нет. Как отметил он сам, «если бы я знал ответ на этот вопрос, был бы бессметно богат».

Мастер острого слова неоднократно повторял о необходимости ставить точки вовремя, держать сюжет и интерес, не уходить в «боковые аллеи» и «поворачивать рычаг только один раз», но в верную сторону. Необходимо придерживаться действенного анализа по методу Станиславского только перенести его на текст: чего я добиваюсь от читателя?

«Не заходите на территорию чужой лексики – это проигрышная ситуация», - подчеркнул Виктор Шендерович.

В интервью Mediakritika.by известный российский публицист поделился своим мнением о роли журналистов в современном российском обществе, о своем личном правиле гигиены в профессии и принципе советских диссидентов.

О проигравших и победителях

У меня нет ответа на вопрос, как победить. У меня есть только очевидный ответ – надо делать то, что возможно делать. Принцип вытянутой руки, как это называли старые советские диссиденты: до кого можешь дотянуться – до того дотягивайся, есть интернет, оставшиеся средства массовой информации, есть ты сам, твои дети, твой круг. Будь собой, делай, что должен и пусть будет, что будет.

«Нас мучают не вещи, а наше отношение к ним», – говорил Мишель де Монтень. Наше ожидание быстрого результата отнесем  к нашей наивности. Мы с кого-то перелягу почему-то решили, что мы должны победить. Почему-то Чаадаев, Герцен, Сахаров должны были проиграть, а мы вдруг возьмем и победим. Можно усмехнуться этому и принять как данность: мы в меньшинстве, мы – маргиналы, наше представление о мире не является доминирующим, и сделать из этого правильные выводы, а не просто сказать себе: сейчас заплачу, лягу и не буду ничего делать, или перейду на сторону победителя.

Чтобы каждый раз не рыдать и не делать харакири на развалах собственных планов, надо реальнее представлять себе возможности и игру, в которую мы играем – она, мягко говоря, не выигрышная. Если ты хочешь выиграть – ставь на державность, на Лукашенко или Путина, ставь на социальных демогогов, невысокий уровень – и будешь ты с победителем. Если не противно. Сейчас это мне уже кажется очевидным. В какой-то момент я понял – и стало легче. Когда понимаешь, в каком ты ряду, в какой ты традиции проигрывающих славных имен советских и досоветских диссидентов, какие интеллектуалы – все как один маргиналы и проигрывающие. Думаешь: значит, нормально, я в неплохой компании. Конечно же я предпочту эту компанию компании победителей. Ты же в ориентирах имеешь Чаадаева, Герцена и Сахарова, а не товарища Черненко. Так чего тогда жалуешься? Плакать не надо, надо понимать: ты живешь своей жизнью, это твой выбор, ты делаешь то, что должен.

Об этом есть старый хороший анекдот про лотерейный билет. Еврей еще мальчиком просит у Бога о выигрыше в лотерею, просит дать ему шанс. Так продолжается многие годы. И глубоким стариком у Стены плача он повторяет: «Господи дай мне шанс, чтобы я выиграл лотерею». И тут с небес является Господь и говорит: «Изя, дай мне шанс. Купи лотерейный билет». Мы должны давать Господу шанс.

О роли журналиста

У средств массовой информации в России нет никакой власти. Вообще при авторитарной власти нет ни второй, ни третьей, ни четвертой власти. Есть только одна – вертикаль, которая стоит-стоит и однажды падает.

Я стараюсь не задумываться о своей роли. Не раздувать пафос. Я делаю то, что считаю нужным и что могу делать. Уши, глаза, нервы, мозг. Я могу видеть, слышать, рассказывать об этом, обдумывать, находить слова. Конечно, я это делаю. Раньше я это делал на 80 миллионов человек, сейчас – на 500 тысяч.

У меня был миссионерский период в журналистике. Толстой называл это энергией заблуждения свойственной в основном юношеству. Когда тебе кажется, что ты что-то скажешь – и мир изменится. Мир, конечно же, изменяется. Но только массы совсем несопоставимые. Надо это понимать. Тут важно сочетание: сказанное тобой слово не изменит все буквально сейчас, с другой стороны не следует впадать в отчаяние. Делай, что должен, пусть будет, что будет. Очень точная формулировка, удовлетворяющая меня и очень успокаивающая психику. Ты перестаешь оценивать свои действия с точки зрения победы и поражения. Ну, проиграл. И что? Твое дело – чтобы не было стыдно о том, что ты сказал глупость или пошлость. Или должен был что-то сделать и не сделал. Тоскливо, если понимаешь, как Галилей у Брехта: ты мог победить, но струсил, не сделал важного шага. Это досадно, когда профукал шанс, не вытянул лотерейный билетик. А должен был. А дальше не твое дело – дальше как пойдет. А может, он выигрышный? Мысль, что этот билет мог быть выигрышным – тосклива. Ты должен был. А потянул – не выиграл, ну, хорошо, бывает.

О журналистах с задницей вместо лица и прощении

Об эмиграции не думаю. Фактически никакой работы в России у меня итак нет – меня выперли отовсюду. Я много езжу, выступаю, читаю лекции, веду семинары, концерты. Единственное радио, на котором я работаю – «Радио Свобода» – тоже не российское. В этом смысле сегодня вопрос не стоит так безнадежно остро, как в Советском союзе: когда ты либо советский человек, и ни шагу наружу, или ты сделал этот шаг наружу, но уже не можешь вернуться. Сегодня я могу жить дома в России, куда-то выехать, вернуться. Да, администрация сделала мою жизнь на Родине довольно отвратительной, в том числе и опасной. Я стараюсь отделять Родину от государства, но получается не всегда. Для меня Родина – это  русский язык, родные улицы, родные люди, которых, кстати, много уже по всему миру.

Распрощаться пришлось со многими коллегами в связи с последними событиями. К сожалению, список потерь довольно существенный. И бывает очень обидно. Есть потери, которые я переживаю довольно тяжело.

Могут ли сегодняшние пропагандисты, раскаявшись, остаться в профессии и получить прощение? Нет у меня одного ответа на этот вопрос. Все очень индивидуально. Всякий человек имеет право стать лучше, испытать стыд, попросить прощение. Кто я такой, чтобы сказать – нет, я тебе запрещаю. Это глупость. Просто кому-то я поверю, поверю в то, что им движет раскаяние, человеческое желание быть в мире с собой, желание измениться – нормальное человеческое желание. Но большая часть этих персонажей – это люди, про которых я вообще себе с трудом представляю, что у них есть какие-то человеческие проявления кроме меркантильности. Некоторые имена для меня отрезаны. Извинятся – хорошо. Давайте сначала дождемся этих извинений. Я не готов так теоретизировать по этому поводу. Хотел бы увидеть, как это будет.

Почему Киселев так быстро прибежал и убежал из соцсетей?

Встретился с реальностью. Знаете, уж кто мне совсем не интересен – так это Дмитрий Константинович Киселев. Безусловно, есть фигуры интересные, достойные размышления, изучения их сложного психологического случая, но Киселев не относится к ним. Там все очень просто. Я же его помню демократом. У него просто спонсоры поменялись. У него нет никаких рефлексий. Человек из породы, описанной Шварцем: когда журналист пересадил себе кожу  из-под трусов  на лицо, потому что загар вышел из моды. И с тех пор стал чрезвычайно бесстыден и «пощечину  он теперь называет просто – шлепок». Вот есть такая категория людей с задницей вместо лица. Я не представляю, что должно случиться в их биографии, что заставит испытать угрызения совести. Дай Бог, чтобы я ошибался. Посмотрим, что будет. Я готов буду признать свою неправоту.

Правила Виктора Шендеровича

Мои ориентиры – представители золотого века русского фельетона – Влас Дорошевич и Аркадий Аверченко. Это пример того, что текст злободневный может стать русской художественной литературой. Очень вдохновляющий пример. Я не меряюсь с ними, но беру с них пример: писать на злобу дня так, что будут читать через сто лет, и что будет живо.

Гигиена от политиков. По крайней мере, гигиена для публициста. Журналист-пчела собирает информацию и делится ей. Он имеет право встречаться с кем угодно, хоть с Гитлером, хоть со Стрелковым. Он собирает информацию – на здоровье. Ничего личного. Он глаза, уши, нервы. Он собирает мед – но каждый цветок, уж извините, пахнет по-разному. Общение с такими источниками информации должно быть принципиально профессионализировано. Недавняя история московская. Журналисты фотографировались с бывшим лидером донецких сепаратистов Александром Бородаем у московского бара «Редакция». Это ужасно непрофессионально. Пожалуйста, возьми у него интервью. Если хочешь зафиксировать – пожалуйста, зачекинься с диктофоном на столе. Ты на работе. Ты же золотарь, работаешь с дерьмом. Что поделать. Ты пробиваешь засор. Такая профессия. А как только ты с ним фотографируешься в обнимку – это недопустимо. Ты пиаришь его. Правило для журналиста-пчелы – фиксируй профессиональный характер встречи.

А я – публицист. Я не обладаю ни какой эксклюзивной информацией. Мне это не надо. Как говорят, 90% шпионской информации добывается из открытых источников. Я даю оценки тому, что есть, я не открываю никаких тайн. Я не нуждаюсь в дополнительных источниках информации: я слышу, что они говорят, читаю тексты своих товарищей, кому-то верю больше, кому-то абсолютно верю или абсолютно не верю.

И журналисту в таком жанре, по крайней мере, я для себя так решил – никакого вообще личного общения с политиками. Не имею права. Во-первых, если я с ним попил чай или не чай, еще, не дай Бог, познакомился с его женой, детьми, был у него дома, собачку гладил, и он зачем-то помог... Потом осадок остается. Когда приходит время вдарить по сусалам за дело, перед твоим внутренним взором встает не он негодяй воровавший, а его жена, она тебе пододвигала варенье… А ты попил чай и про ее мужа хочешь написать, какое он дерьмо. Вот этого не должно быть. Меня ничего не должно затормаживать. Хоть и про самого-самого демократа написать. Несколько случаев в моей жизни таких было. Водил я совершенно шапочное знакомство с политиком. Ничего ему не был должен. Но ты с ним в личных отношениях. Тебя спрашивают, а ты начинаешь мычать вместо того, чтобы дать ответ. Лучше не знать его. Такое нормальное ограничение на профессию.

Во-вторых, ты потом не отмоешься. Потом тебя с ним увидят. Со мной было такое. Сел за столик, просто проходил мимо в московском клубе. Ну, политик, вроде не убийца. По крайней мере, у тебя нет таких данных. Но ты присел с ним за столик. И когда ты начинаешь что-нибудь говорить неприятное про его конкурента, к тебе прилетает совершенно очевидное – ты начал на него работать. Тебя же видели. И дальше начинай оправдываться. Нет. Гигиена нарушена. Я не должен был к нему подходить. Попей чай в другом месте. Кивни, пройди мимо. Если ты в этой специальности. Если ты собираешь информацию и присел для того, чтобы поговорить с ним, как с источником информации, - на здоровье. Открытые правила игры. Ты используешь его, он – через тебя пытается сливать нужную себе информацию. Ты фильтруешь, как говорится, этот базар, решаешь, что опубликовать, а что взять для своего внутреннего пользования. Такое взаимное использование. Это по правилам и политика, и журналиста.

Но у меня все проще: чума на все дома, никого лично не хочу знать. У меня было исключение – Борис Немцов. Я мог себе позволить с ним подружиться, когда он перестал быть, по крайней мере, влиятельным политиком. Пока он был вице-премьером, это было невозможно для меня. Я шутил про него в «Куклах». Его мама была на меня обижена, что я изображал его дурачком. Это были правила. А когда он маргинал, когда мы с ним вместе ходим на митинги – тогда можно дружить. Вот выйдут на пенсию российские политики – с удовольствием с кем-нибудь из них повидаюсь, что-нибудь поспрашиваю.